Неточные совпадения
Я обращаюсь к вам, а не к Алексею Александровичу только потому, что не хочу
заставить страдать этого великодушного
человека воспоминанием о себе.
Левин чувствовал, что брат Николай в душе своей, в самой основе своей души, несмотря на всё безобразие своей жизни, не был более неправ, чем те
люди, которые презирали его. Он не был виноват в том, что родился с своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда хотел быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё
заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому понимаю его», решил сам с собою Левин, подъезжая в одиннадцатом часу к гостинице, указанной на адресе.
— Другая идея вот: мне хотелось вас
заставить рассказать что-нибудь; во-первых, потому, что слушать менее утомительно; во-вторых, нельзя проговориться; в-третьих, можно узнать чужую тайну; в-четвертых, потому, что такие умные
люди, как вы, лучше любят слушателей, чем рассказчиков. Теперь к делу: что вам сказала княгиня Лиговская обо мне?
Итак, одно желание пользы
заставило меня напечатать отрывки из журнала, доставшегося мне случайно. Хотя я переменил все собственные имена, но те, о которых в нем говорится, вероятно себя узнают, и, может быть, они найдут оправдания поступкам, в которых до сей поры обвиняли
человека, уже не имеющего отныне ничего общего с здешним миром: мы почти всегда извиняем то, что понимаем.
Принял он Чичикова отменно ласково и радушно, ввел его совершенно в доверенность и рассказал с самоуслажденьем, скольких и скольких стоило ему трудов возвесть именье до нынешнего благосостояния; как трудно было дать понять простому мужику, что есть высшие побуждения, которые доставляют
человеку просвещенная роскошь, искусство и художества; сколько нужно было бороться с невежеством русского мужика, чтобы одеть его в немецкие штаны и
заставить почувствовать, хотя сколько-нибудь, высшее достоинство
человека; что баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор> не мог
заставить надеть корсет, тогда как в Германии, где он стоял с полком в 14-м году, дочь мельника умела играть даже на фортепиано, говорила по-французски и делала книксен.
— Стало быть, вы молитесь затем, чтобы угодить тому, которому молитесь, чтобы спасти свою душу, и это дает вам силы и
заставляет вас подыматься рано с постели. Поверьте, что если <бы> вы взялись за должность свою таким образом, как бы в уверенности, что служите тому, кому вы молитесь, у вас бы появилась деятельность, и вас никто из
людей не в силах <был бы> охладить.
Эти «скромности» скрывали напереди и сзади то, что уже не могло нанести гибели
человеку, а между тем
заставляли подозревать, что там-то именно и была самая погибель.
И часто неожиданно, в глухом, забытом захолустье, на безлюдье безлюдном, встретишь
человека, которого греющая беседа
заставит позабыть тебя и бездорожье дороги, и бесприютность ночлегов, и современный свет, полный глупостей людских, обманов, обманывающих
человека.
Но молодой
человек, как кажется, хотел во что бы то ни стало развеселить меня: он заигрывал со мной, называл меня молодцом и, как только никто из больших не смотрел на нас, подливал мне в рюмку вина из разных бутылок и непременно
заставлял выпивать.
К концу ужина, когда дворецкий налил мне только четверть бокальчика шампанского из завернутой в салфетку бутылки и когда молодой
человек настоял на том, чтобы он налил мне полный, и
заставил меня его выпить залпом, я почувствовал приятную теплоту по всему телу, особенную приязнь к моему веселому покровителю и чему-то очень расхохотался.
Поза
человека (он расставил ноги, взмахнув руками) ничего, собственно, не говорила о том, чем он занят, но
заставляла предполагать крайнюю напряженность внимания, обращенного к чему-то на палубе, невидимой зрителю.
Месяца три назад хозяйственные дела молодой матери были совсем плохи. Из денег, оставленных Лонгреном, добрая половина ушла на лечение после трудных родов, на заботы о здоровье новорожденной; наконец потеря небольшой, но необходимой для жизни суммы
заставила Мери попросить в долг денег у Меннерса. Меннерс держал трактир, лавку и считался состоятельным
человеком.
Клим чувствовал себя пылающим. Он хотел сказать множество обидных, но неотразимо верных слов, хотел
заставить молчать этих
людей, он даже просил, устав сердиться...
Если б Варвара была дома — хорошо бы позволить ей приласкаться. Забавно она вздрагивает, когда целуешь груди ее. И — стонет, как ребенок во сне. А этот Гогин — остроумная шельма, «для пустой души необходим груз веры» — неплохо! Варвара, вероятно, пошла к Гогиным. Что
заставляет таких
людей, как Гогин, помогать революционерам? Игра, азарт, скука жизни? Писатель Катин охотился, потому что охотились Тургенев, Некрасов. Наверное, Гогин пользуется успехом у модернизированных барышень, как парикмахер у швеек.
Воинов снова
заставил слушать его, манера говорить у этого
человека возбуждала надежду, что он, может быть, все-таки скажет нечто неслыханное, но покамест он угрюмо повторял уже сказанное. Пыльников, согласно кивая головой, вкрадчиво вмешивал в его тяжелые слова коротенькие реплики с ясным намерением пригладить угловатую речь, смягчить ее.
Этот звериный крик, испугав
людей, снова
заставил их бежать, бежал и Самгин, видя, как
люди, впереди его, падая на снег, брызгают кровью.
— Я думаю, это — очень по-русски, — зубасто улыбнулся Крэйтон. — Мы, британцы, хорошо знаем, где живем и чего хотим. Это отличает нас от всех европейцев. Вот почему у нас возможен Кромвель, но не было и никогда не будет Наполеона, вашего царя Петра и вообще
людей, которые берут нацию за горло и
заставляют ее делать шумные глупости.
Отыскивая причину раздражения, он шел не спеша и
заставлял себя смотреть прямо в глаза всем встречным, мысленно ссорясь с каждым.
Людей на улицах было много, большинство быстро шло и ехало в сторону площади, где был дворец губернатора.
— Ни в одной стране
люди не нуждаются в сдержке, в обуздании их фантазии так, как они нуждаются у нас, — сказал он, тыкая себя пальцем в мягкую грудь, и эти слова, очень понятные Самгину,
заставили его подумать...
«…Можно думать, что стремление
заставить крестьянство и рабочих политически мыслить — это жест отчаяния честолюбивых
людей. Проиграв одну ставку, хотят взять реванш».
— Самоубийственно пьет. Маркс ему вреден. У меня сын тоже насильно
заставляет себя веровать в Маркса. Ему — простительно. Он — с озлобления на
людей за погубленную жизнь. Некоторые верят из глупой, детской храбрости: боится мальчуган темноты, но — лезет в нее, стыдясь товарищей, ломая себя, дабы показать: я-де не трус! Некоторые веруют по торопливости, но большинство от страха. Сих, последних, я не того… не очень уважаю.
— Лечат? Кого? — заговорил он громко, как в столовой дяди Хрисанфа, и уже в две-три минуты его окружило
человек шесть темных
людей. Они стояли молча и механически однообразно повертывали головы то туда, где огненные вихри
заставляли трактиры подпрыгивать и падать, появляться и исчезать, то глядя в рот Маракуева.
Как всегда, ее вкусный голос и речь о незнакомом ему
заставили Самгина поддаться обаянию женщины, и он не подумал о значении этой просьбы, выраженной тоном
человека, который говорит о забавном, о капризе своем. Только на месте, в незнакомом и неприятном купеческом городе, собираясь в суд, Самгин сообразил, что согласился участвовать в краже документов. Это возмутило его.
Он говорил еще что-то, но, хотя в комнате и на улице было тихо, Клим не понимал его слов, провожая телегу и глядя, как ее медленное движение
заставляет встречных
людей врастать в панели, обнажать головы. Серые тени испуга являлись на лицах, делая их почти однообразными.
— Адский пейзаж с черненькими фигурами недожаренных грешников. Железные горы, а на них жалкая трава, как зеленая ржавчина. Знаешь, я все более не люблю природу, — заключила она свой отчет, улыбаясь и подчеркнув слово «природа» брезгливой гримасой. — Эти горы, воды, рыбы — все это удивительно тяжело и глупо. И —
заставляет жалеть
людей. А я — не умею жалеть.
Но вообще он был доволен своим местом среди
людей, уже привык вращаться в определенной атмосфере, вжился в нее, хорошо, — как ему казалось, — понимал все «системы фраз» и был уверен, что уже не встретит в жизни своей еще одного Бориса Варавку, который
заставит его играть унизительные роли.
Англичане — наиболее отвечают понятию нация, это народ одной крови, крепко спаянный этим единством в некую монолитную силу, которая
заставляет работать на нее сотни миллионов
людей иной крови.
— Есть причина. Живу я где-то на задворках, в тупике.
Людей — боюсь, вытянут и
заставят делать что-нибудь… ответственное. А я не верю, не хочу. Вот — делают, тысячи лет делали. Ну, и — что же? Вешают за это. Остается возня с самим собой.
— Я думаю, что так чувствует себя большинство интеллигентов, я, разумеется, сознаю себя типичным интеллигентом, но — не способным к насилию над собой. Я не могу
заставить себя верить в спасительность социализма и… прочее.
Человек без честолюбия, я уважаю свою внутреннюю свободу…
Но он знал, что
заставляет себя думать об этих
людях, для того чтоб не думать о Марине. Ее участие в этом безумии — совершенно непонятно.
Наблюдая за
человеком в соседней комнате, Самгин понимал, что
человек этот испытывает боль, и мысленно сближался с ним. Боль — это слабость, и, если сейчас, в минуту слабости, подойти к
человеку, может быть, он обнаружит с предельной ясностью ту силу, которая
заставляет его жить волчьей жизнью бродяги. Невозможно, нелепо допустить, чтоб эта сила почерпалась им из книг, от разума. Да, вот пойти к нему и откровенно, без многоточий поговорить с ним о нем, о себе. О Сомовой. Он кажется влюбленным в нее.
Угловатые движенья девушки
заставляли рукава халата развеваться, точно крылья, в ее блуждающих руках Клим нашел что-то напомнившее слепые руки Томилина, а говорила Нехаева капризным тоном Лидии, когда та была подростком тринадцати — четырнадцати лет. Климу казалось, что девушка чем-то смущена и держится, как
человек, захваченный врасплох. Она забыла переодеться, халат сползал с плеч ее, обнажая кости ключиц и кожу груди, окрашенную огнем лампы в неестественный цвет.
Клим огорченно чувствовал, что Кутузов слишком легко расшатывает его уверенность в себе, что этот
человек насилует его,
заставляя соглашаться с выводами, против которых он, Клим Самгин, мог бы возразить только словами...
Безбедов не отвечал на его вопросы,
заставив Клима пережить в несколько минут смену разнообразных чувствований: сначала приятно было видеть Безбедова испуганным и жалким, потом показалось, что этот
человек сокрушен не тем, что стрелял, а тем, что не убил, и тут Самгин подумал, что в этом состоянии Безбедов способен и еще на какую-нибудь безумную выходку. Чувствуя себя в опасности, он строго, деловито начал успокаивать его.
Было очень трудно понять, что такое народ. Однажды летом Клим, Дмитрий и дед ездили в село на ярмарку. Клима очень удивила огромная толпа празднично одетых баб и мужиков, удивило обилие полупьяных, очень веселых и добродушных
людей. Стихами, которые отец
заставил его выучить и
заставлял читать при гостях, Клим спросил дедушку...
Макаров имел вид
человека только что проснувшегося, рассеянная улыбка подергивала его красиво очерченные губы, он, по обыкновению, непрерывно курил, папироса дымилась в углу рта, и дым ее
заставлял Макарова прищуривать левый глаз.
Его ужимки
заставили Самгина почувствовать, что
человек этот обижен Мариной и, кажется, ненавидит ее, но — побаивается.
Туман стоял над городом, улицы, наполненные сырою, пронизывающей мутью,
заставили вспомнить Петербург, Кутузова. О Кутузове думалось вяло, и, прислушиваясь к думам о нем, Клим не находил в них ни озлобления, ни даже недружелюбия, как будто этот
человек навсегда исчез.
Он почти бежал, обгоняя рабочих; большинство шло в одном направлении, разговаривая очень шумно, даже смех был слышен; этот резкий смех возбужденных
людей заставил подумать...
Всю жизнь ему мешала найти себя эта проклятая, фантастическая действительность, всасываясь в него,
заставляя думать о ней, но не позволяя встать над нею
человеком, свободным от ее насилий.
— Подожди, — попросил Самгин, встал и подошел к окну. Было уже около полуночи, и обычно в этот час на улице, даже и днем тихой, укреплялась невозмутимая, провинциальная тишина. Но в эту ночь двойные рамы окон почти непрерывно пропускали в комнату приглушенные, мягкие звуки движения, шли группы
людей, гудел автомобиль, проехала пожарная команда. Самгина
заставил подойти к окну шум, необычно тяжелый, от него тонко заныли стекла в окнах и даже задребезжала посуда в буфете.
Он отказался, а она все-таки увеличила оклад вдвое. Теперь, вспомнив это, он вспомнил, что отказаться
заставило его смущение, недостойное взрослого
человека: выписывал и читал он по преимуществу беллетристику русскую и переводы с иностранных языков; почему-то не хотелось, чтоб Марина знала это. Но серьезные книги утомляли его, обильная политическая литература и пресса раздражали. О либеральной прессе Марина сказала...
Мысли его растекались по двум линиям: думая о женщине, он в то же время пытался дать себе отчет в своем отношении к Степану Кутузову. Третья встреча с этим
человеком заставила Клима понять, что Кутузов возбуждает в нем чувствования слишком противоречивые. «Кутузовщина», грубоватые шуточки, уверенность в неоспоримости исповедуемой истины и еще многое — антипатично, но прямодушие Кутузова, его сознание своей свободы приятно в нем и даже возбуждает зависть к нему, притом не злую зависть.
— Прошу не перебивать меня пустяками, — бешено заорал Алябьев, и, почувствовав возможность скандала,
люди начали говорить тише, это
заставило и Алябьева излагать мудрость свою спокойней.
— А даже маленькая победа может принести нам большой вред, — крикнул
человек из угла, бесцеремонно перебив речь Самгина, и
заставил его сказать...
Клим уже не однажды чувствовал, как легко этот
человек заставляет его высказывать кое-что лишнее, и пытался говорить с отчимом уклончиво, осторожно.
Самгин взглянул в неряшливую серую бороду на бледном, отечном лице и сказал, что не имеет времени, просит зайти в приемные часы.
Человек ткнул пальцем в свою шапку и пошел к дверям больницы, а Самгин — домой, определив, что у этого
человека, вероятно, мелкое уголовное дело.
Человек явился к нему ровно в четыре часа,
заставив Самгина подумать...
Вспоминать пришлось недолго, подошел
человек в масляно мокром пальто и притиснул Самгина,
заставив его сказать...
— Пустяки, милейший, сущие пустяки, — громко сказал он,
заставив губернатора Баранова строго посмотреть в его сторону. Все приличные
люди тоже обратили на него внимание. Посмотрел и царь все с той же виноватой улыбкой, а Воронцов-Дашков все еще дергал его за рукав, возмущая этим Клима.
Из открытого окна флигеля доносился спокойный голос Елизаветы Львовны; недавно она начала заниматься историей литературы с учениками школы,
человек восемь ходили к ней на дом. Чтоб не думать, Самгин
заставил себя вслушиваться в слова Спивак.